Конец купального сезона
                                                                                         

                                                                                              продолжаться         

---

Даже оказавшись в романтических обстоятельствах, он понимал, что грубая реальность романтике противостоит, увесисто лежа на второй чаше невидимых весов жизни. Чудо еще, что весы способны качаться, имея такой противовес.

Ему казалось временами, что, будто по законам плохой литературы, вернувшись в Москву, он увидит Наташу женой доцента Петрова - тот был не стар, росл, плечист, напоминая бывшего боксера, а при том и очень успешен в карьере. Петров нравился женщинам, а красивым девушкам на своем экзамене он всегда ставил пятерки, хоть и принимал его долго. Петров наверняка входил в приемную комиссию - он любил общество, где благодаря росту и тяжелому шагу всегда выделялся. Вообще, это был его стиль - выделяться. Петров тоже обжил жизнь вокруг своих привычек и пристрастий, и получилось это  у него неплохо.

Немного потравив душу своими фантазиями, он улыбался, понимая, что жизнь - вовсе не плохая литература. Вряд ли можно любить и легкий, и тяжелый шаг. Мы предназначены к главному в себе, что бы там ни было вокруг. Так жил он, так жили все. Они монтировал каркасы коровника, трудясь по 12 часов в день, но все были здесь только отчасти, стремясь так к своим главным делам и людям - и это был все тот же закон жизни.    

Москва встретила их дождем. Деревья были желтыми от жаркого сухого лета, и дождь был кстати природе, но некстати к ощущениям ожидания встречи. Под ним, что-ли, он исхитрился простудиться? Конечно, нет. Скорее, подцепил заразу в вагоне. Но так показалось. Голова его болела, а горло было вроде ржавой жестяной трубочки, когда он добрался, наконец,  до почти своей московской квартиры.

Наташа прислала ему письмо и звонила каждый день по два раза, о чем ему сказала бабуля, радостно ворча. В письме же, после неловко выглядящих признаний, сообщалось, что ее послали с группой студкомовцев готовить прием очередной порции студентов младших курсов, которых институт каждый год «заряжал» на картошку «за Можай»; принимающие традиционно становились штабом отряда. Она звала его приехать. Но и это означало, что он не увидит ее минимум неделю.

Болезнь и обманутое ожидание совместились во вкусе таблетки стрептоцида и воде с накипью из старого чайника.  Голова болела, но утром стало чуть легче. И еще: день этот неожиданно оказался совершенно летним – вчерашний дождь будто привиделся.

В институте все кипело весельем встреч. Он ходил с больной башкой среди однокурсников, которые радостно хлопали его по плечам, мешая вопросы с рассказами,  и понемногу отходил от болезни.

Он даже собрался с компанией на французский фильм с Ришаром. Правда, после фильма голова уже не хотела служить, и он оторвался от компании с Олей, которая единственная в их кругу была москвичкой и жила на одном конце их общей ветки метро. Было логично поехать до «Полежаевской», дойти провожатым до Олиного дома у незнакомого парка, зайти за таблетками анальгина, пить чай, засидеться до двух за приятным разговором, остаться ночевать на широком диване в гостиной, а ночью вдруг оказаться между девичьих пышных бедер - он часто с интересом смотрел на них, когда Оля  надевала легкие ситцевые платья к началу лета. Это был такой контраст – тяжесть крепкой плоти и легкость ткани.

Странная логика? Ничего странного, каждый шаг недалеко отстоит от предыдущего. Разве вот последний чуть шире. Хотя перед сном он и подумал снова об Оле с вожделением, она к нему пришла сама. Она была такая - смелая, жизнерадостная, складная, сильная и очень решительная. Оля, ходил такой слух, полюбила бы только человека, к которому смогла почувствовать жалость - у нее была история с самым несуразным студентом с их курса, который был знаменит тем, что писал стихи, играл в преферанс в сессию, и любил только квантовую механику, ничем другим толком не занимаясь, а в результате вернулся в родной Азов с чемоданом физических книг и начисто исчез из виду в чем-то ему даже завидующих однокурсников. Олю он оставил в Москве, не попытавшись поправить свои дела выгодным московским  браком.

 Вероятно, сегодня и он вызывал жалость - бледный и красный попеременно, со вкусом стрептоцида и жестяной чайниковой воды.

Олин горячий подарок его поразил - это было как переход в иное измерение. Ночь шумела листвой за открытым окном, а они стремились друг к другу, так удачно тем все вокруг соединяя, объясняя и оправдывая - сентябрь и  бабье лето, Москву и радость встреч, ее тело и его тело, его силу и ее нежность и наоборот. И утром он был рад проснуться и увидеть новый день. И еще несколько дней прошли для них по нарастающей - каждый день и каждая ночь все лучше и свободней, и длинней. Что-то немного тревожило, будто потеря.  Потом он вдруг сообразил, что началась осень - солнце глядело  на него с Олей  через поредевшие кроны, когда они шли рядом к метро. Ушло, наконец, это доброе длинное лето.

Его ощущение вины перед Наташей будто заболело ангиной или спало летаргическим сном, но проснулось в нем с особой силой, когда он решил собраться на первую осеннюю пробежку. Он выбежал на мост и увидел спокойный осенний затон под низким утренним сентябрьским солнцем - все было здесь от Наташи.

Но Наташа была теперь невозможна. И Наташа была незабываема.

С той поры прошло не так много времени - один учебный год. Как-то сама собой произошла встреча с Наташей - он ей все рассказал и тем все разрушил до конца. Она теперь избегала его, да и специализация, диплом и прочее очень тому способствовали - группы перераспределились, многие делали дипломы в других местах. И его взяли в серьезную фирму, куда попадал не каждый. В институте он бывал теперь только два раза в неделю.

Спустя полгода Наташа вышла замуж за одного из лучших спортсменов в институте - тот тоже был членом студкома и ездил на ту злополучную картошку. Очень красивый парень, мастер спорта по волейболу, аспирант, о котором написали как-то даже в «Московском комсомольце»   - лучше жениха было не выдумать, а «девушки замуж хотят», как пелось в известной студенческой песне.

И он тоже женился - на Оле.

Настал новый май. Рано утром, в 6 часов, он выбегал из подъезда и бежал к метро. На «Щукинской» бег продолжался - его ждал затон. Май был холодный, но с осени он принимал по утрам холодный душ и легко переносил холодную воду. Он недолго плыл в виду покрытых инеем берегов и солнце касалось его спины. Он быстро загорел по прошлогоднему загару, и его плечи были в контрасте с белыми олиными плечами, когда они обнимались в дверях их комнаты - он чувствовал ее тепло и дразнящий женский аромат. Родители Оли полюбили его отраженной любовью дочери. Жизнь была впереди, и только странно было, что он не знал, куда ему предстоит плыть - разом пропали все ориентиры и осталось только течение.

Что можем мы об этом сказать? Начинается новая осень, совершено  новая.

плыть                         дождь