Затем я увидел руководителей СССР - эти "пятнадцать разбойников", лишенные какого-либо "Кудияра-атамана", в этот момент, когда "все висит на волоске", скачут на конях по ночному полю наслаждаясь вольным ветром и русским простором. Последним скачет сутулый юноша с белым лицом боксера - его левая рука сжимает пульт дистанционного управления, к седлу приторочен пресловутый "черный чемодан", обиталище смертоносной кнопки. Этот "чемодан" властители запросто называют "пиздой". Вообще их речь проста, как речь аскетов. Они привязывают коней в перелеске, быстро и умело разводят костерок. Все двигаются слаженно, видно что здесь собрались люди спортивные, прошедшие восточными школами концентрации сознания. Один с помощью спутниковой связи держит постоянный контакт с Генштабом и непосредственно с Центром "хорошего радиосообщения". Другой поддерживает прямой телефонный коридор с президентом США. Третий координирует действия с одним из сателлитов СССР, на которого возложена обязанность продублировать "волну" в случае неожиданного удара со стороны западных держав. Четвертый держит связь с Орбитой. Пятый заботится о костре. Шестой быстро раскладывает на огне шампуры с нанизанными кусочками шашлыка. Седьмой уже разливает в граненые стаканы прозрачную водку, весело дробящую отблески огня. Восьмой ставит на пожухшую траву магнитофон, выбирает среди нескольких микродисков, затем уверенно вкладывает один из них в щель проигрывателя, включает музыку. Это "Дорз". Глуховатый шепелявый голос Джима Моррисона, несущий с собой тени психоделических эффектов, поет о любви и смерти, о вольности и о томительном пафосе:
Зе снейк из олд
Энд хиз скин из колд...
Наслаиваясь на "Дорз", слышен голос президента США, взволнованно и твердо заявляющий, что требования советского руководства неприемлемы для западных стран, тем не менее кризис должен быть срочно преодолен. Президент предлагает немедленную встречу лидеров в любом месте, которое советская сторона сочтет удобным...
- Коля, телл зоус мазерфакерс зэт итс тайм ту шэд ап, - лениво произносит свирепый хиппи, любитель румбы, вытряхивая на ладонь табак из папиросы "Беломор".
- Ребят, давайте вырубим всю эту поебень, просто посидим и послушаем музон, - говорит другой, похожий на студента-филолога, в грубом свитере и джинсах, забрызганных мокрой грязью.
Связь выключают. Парни не торопясь чокаются, выпивают, закусывают шашлыком. Затем пускают по кругу косяк. Курят вдумчиво, со знанием дела, внимательно глядя в костер.
- Ай джаст лав чуйский баштурмай, - выдавливает из себя хипарь, - Ит сакс. Ай мин этс э финг.
- Фак ю! Ви хэв то дисайд вот ту ду виз Стэйтс. Ай хэв энаф оф зеир стьюпид арроганс.- Ду ю хэв эн айдйа?
- Вэлл, мэй би ви кэн мит виз олд эссхоул ин Монголия. Энд зен ви вилл диитэйт зе рулз оф гейм, бекоз ин Монголия зер из ноу плэйс фо джоукс.
- Ту софт, бой. Мэй би некст моумент зей вилл пуш зе баттом, а мы сидим здесь и торчим, как пацаны.
- Да мне похую. Ай эм олвэйс рэди фо парадайз.
- Шит! Зэтс стронг! Тащит как Анадырь, блядь! Бойс, ай риали фил Раша эраунд ми! Ай эм хэппи эз а пиг! Летс дринк фо эврифинг!
- Вот ду ю мин?
- Ну, давайте выпьем просто за все. За все, что есть, и за все, чего нету.
Они снова чокаются и выпивают. Внезапно, из темноты доносятся чьи-то приближающиеся шаги, шлепающие по мокрой грязи. Люди у костра хватаются за пистолеты.
- Кто?
- Это, ребт, это я тут... можно с вами... - из тьмы выступает расхристанная фигура незнакомца. Лицо пьяное, опухшее. Очки, забрызганные слякотью. Брезентовая куртка, нелепая мятая шляпа.
- Кто такой?
- Агроном Я. Ребят, блядь, можно с вами...
- Агроном? Ну, садись, блядь, гостем будешь. Ду ю спик инглиш?
- Э литл бит. - кривая усмешка растерянно вспыхивает на небритом лице.
Ему наливают. Все расслабленно возлежат на травах, настроение миролюбивое, кажется кризис уже миновал, если только американцы первыми не нажмут кнопку. Но они не сделали этого уже несколько часов подряд. И тут кому-то из властителей приходит в голову предоставить судьбу мира на произвол незнакомца (идея проста: он - представитель народа). Хохоча и подталкивая друг друга локтями они открывают перед ним "пизду", показывают на кнопку, объясняя, что вот, мол, нажмешь и Америки нет. Совершенно неожиданно для них забрызганный грязью человек, как-будто бы механически, протягивает к "пизде" грязную руку и молча нажимает на кнопку.
Следующий эпизод фильма, самый впечатляющий, описывать не имеет никакого смысла. Не исключено, что его можно было бы воссоздать средствами электронной анимации, однако я не специалист в этой области. Попытка воссоздать этот эпизод текстуальными средствами превратила бы мое изложение в огромный роман. К тому же, там была весьма странная музыка.
Неожиданным оказывается то, что долго нависало - шквал, уносящий всех обитателей Северной Америки в новый рай. Я видел, как неантропоморфные Лесли и Терри (которых я, непостижимым образом, все таки узнал) находят друг друга в немыслимом и стремительном пространстве. Во время "просмотра" мне передалась их эйфория, был слышен хохот и музыка, хохот самой музыки или хохот в форме музыки, была невооруженным глазом видна сама радость, независимая и снисходительная, как светящийся и пушистый шар или как река, был проход сквозь алмазные или ледяные коросты с вмерзшими мириадами пузырьков, было ощущение возвращения в родной дом, было узнавание, было парадоксальное "возвращение в места прежде неведомые", была Свежесть ("возьми с собою Истинную Свежесть" - как говорит реклама, и она, в каком то смысле, говорит правду), было Умиление - бесконечное, как колодец золотого масла, сладкое как тьма черничного варенья, было еще одно Узнавание, и затем еще одно. И затем было Освобождение, и еще целые анфилады освобождений, завершающиеся вываливанием в Простор, заботливо поданный для полета. Была сама Заботливость, на бархатистой кромке которой восседал Адам Фальк, удерживаясь на чем-то вроде рыхлого красного трона, составленного из трех рыхлых красных тронов. Было Ласкающее Упреждение, был какой-то сверкающий резервуар глубокой синевы, которому не нашлось имени, были места, похожие на лотос и другие, напоминающие янтарь, было колоссальное количества исступленно приятного льда, было Имение без Имени и его смешные окраины, где словно бы качаются "фонарики хмельные", были Встречи и, внутри Встреч, Дачи, и в Дачах - Даль, присутствующая сама собой, была Резвость и неисчерпаемые Резервы Резвости... Наконец Лесли, заранее знающий кое-что об этих местах, любознательный Лесли находит Окуляр, прозванный нами Монгольским Окошком, декорированный наподобие советского герба - лентами и колосьями. Это единственное место в раю, откуда виден брошенный мир. В этот Окуляр он показывает своей возлюбленной покинутую ими Юдоль Скорбей.
В рамке из лент и колосков они наблюдают выступление одного из членов политбюро ("сутулый юноша с бледным лицом боксера"). На этом выступлении было сказано с лаконизмом, который, надо полагать, потряс весь остальной мир: "Жители Соединенных Штатов Америки и Канады неожиданно исчезли. В мире по прежнему много необъяснимого. Нам следует накормить их канареек и других домашних животных, оставшихся без присмотра." Так, цинично и просто, было мотивировано вторжение восточноевропейских войск и оккупация ими безлюдных территорий Северной Америки. Без особых объяснений было также сообщено, что СССР переименован в ССССР - Священный Союз Советских Социалистических Республик который готов интегрировать в себя новые необитаемые пространства. Выражение "покормить канареек",видимо, стало идиомой после этого исторического выступления. Затем Монгольское Окошко, как сказочное "яблочко по блюдечку", показывает посеребренный инеем Вашингтон, куда втекают колонны унылых грузовиков с равнодушными солдатами - мелькают казахские, бурятские, таджикские, монгольские, киргизские, русские, румынские, латышские и прочие лица в традиционных ушанках.
Фильм завершается разговором двух членов советского руководства - оба то ли с похмелья, то ли на отходняке. Они пьют пиво на задворках Белого Дома, устало закусывая сморщенными маслинами. Это "хиппи" и "боксер".
- Сегодня я приказал расстрелять этого мудака агронома, - хмуро говорит "боксер", - Он совершил преступление. Американцы нас обманули. Бросили одних в этом аду.
- И что, его расстреляли?
- Он в бегах. Пока не нашли. Ищут.
- И по какой статье он будет расстрелян?
- Измена Родине.
Лесли и Терри, два сложной формы чрезвычайно подвижных существа, способных становиться одним существом, так что впредь их, видимо, имеет смысл именовать Леслитерри или, более официально, Койнтлеймом - итак, Леслитерри Койнтлеймом со смехом настраивает "видоискатель" Монгольского Окошка на того, кто в бегах.
Беглец, в этот момент, проходит окраиной фабричного предместья. За ним мелькают заборы, сторожки, проскальзывает проходная какого-то завода.
Из глубины рая они смотрят на этого "некто", на эту воплощенную неказистость, смотрят с бесконечным обожанием, с бесконечной благодарностью.
- ЕГО СЛЕДУЕТ НАГРАДИТЬ - "говорит" Терри.
- ЭТО, НАДО ПОЛАГАТЬ, ДЕЛО БУДУЩЕГО - "отвечает" Койн.
Как я уже сказал, этот "фильм" ничем особенно не отличается от множества других фильмов того же жанра. Сюжетная пружина раскручивается согласно правилам: имеется и подобие детективной фабулы, и политическая версия будущего, и научное открытие, и история любви, причем любовники (опять же, в соответствии с каноном) принадлежат к враждебным кланам, к "семьям" Монтекки и Капулетти (в данном случае к кланам пацифизма и милитаризма), а их слияние обеспечивает желанное единство противоположностей - "войну без войны". Впрочем, есть смещения - интрига, связанная с харизматическими ролями Спасителя и Изменника. Как сказано в Книге Творения, один из ангелов предал Бога и Небеса и стал хозяином Ада. Когда-нибудь, согласно логике симметрий, некто порожденный Адом (или земной Юдолью Скорбей, что, возможно, одно и то же), должен совершить обратную измену - переметнуться на сторону Рая, стать "предателем ада".
В тот август в Коктебеле, кроме "Предателя ада", я видел еще один фильм - он шел не за закрытыми веками, а в упомянутом кинотеатре "Луч" (соо-ружение, напоминающее античный храм на горе - без крыши, с деревянными скамейками внутри). Это был китайский фильм "Приказ императора" - исторически-приключенческая лента, пропитанная пессимизмом. Там, в частности, была такая сцена: армия (дело происходит, кажется, в 17 веке, в период междоусобиц) врывается в даосский монастырь. Монахи дают отпор вооруженным солдатам, демонстрируя искусство кон-фу. Внезапно появляется величественный старец-даос в белоснежном одеянии. Он вступает в бой с толпами солдат, являя чудеса боевого мастерства: совершает гигантские прыжки, повисает в воздухе, ударом пятки убивает отряды врагов, взмахом мизинца превращает неприятельские войска в кашу раздробленных тел. Захватчикам, видимо, пришел конец - кажется, их ничто не спасет. Неожиданно один из солдат - смирный увалень с трусливыми глазками - грузно подбегает сзади к великолепному старцу и без затей убивает его ударом пики в затылок. Затем солдаты уничтожают монастырь. Эта традиционная "китайская шутка" чем-то напомнила мне эпизод с агрономом.
Странно, что "Приказ императора",поток образов тусклых и призрачных, является реальностью - этот фильм может посмотреть любой, и сам я, при желании, смогу посмотреть его еще раз. Но "Предателя ада", со всеми его сочными красками и головокружительными эффектами, - его никто уже не сможет посмотреть. Даже если голливудская "фабрика грез" вдруг станет работать на удовлетворение моих онейроидных капризов - все равно, я не смогу найти нужных актеров, и усилия аниматоров меня не удовлетворят. Да и сам я, как сказано у Борхеса в "Алефе", "постепенно утрачиваю бесценные черты Беатрис", то есть постепенно забываю "Предателя". Фабула запомнилась мне лучше, визуальные детали выветриваются. Удивительно, что это произведение - массово-развлекательное по всем признакам - было создано для единственного зрителя и только для одного просмотра.
Жаль, что пересказ получился таким затянутым. Я наивно полагал, что он займет страницы три. Не совсем понимаю, зачем я все это так старательно записал. Наверное, мною руководило смутное чувство, что этот несуществующий фильм и эта запись когда-нибудь принесут мне деньги. Эта беспочвенное предчувствие возникло у меня еще во время "просмотра", оно до сих пор меня не покинуло пожалуй, это единственная загадка во всей этой истории.

1996, март, Кельн