Они наступали. И, казалось, не было силы, которая могла бы остановить их.
Над ними, поначалу лишь слабо и невнятно, проступали фигуры их небесных покровителей. Могло показаться, этому шквалу не нужны никакие небесные покровители, и небо, на первый взгляд, было вялым, мутным, как истертая театральная декорация, послушно изображающая какие-то обязательные, неизбеж-ные фигуры. Это был германо-скандинавский языческий пантеон - накренив-шись вбок, сидел слепленный из сырого тумана Один; Дунаев узнал также Тора с молотом и извивающегося Локи... Остальных он не знал. Да и знать не хотел.

Бессмертный снова нажал на какую-то кнопку, и эту пыльную кулису с изображением богов словно бы смело ветром. Обнажилось то, что скрывалось за ней - сверкающая, медленно вращающаяся вокруг своей оси, конусообразная конструкция - чем-то она напоминала вертящиеся этажерки, иногда встречающиеся в витринах аптек, или же немецкие рождественские игрушки - постройки в несколько ярусов (нечто вроде дворца, в архитектуре которого угадывается зашифрованная рождественская елка). На вершине таких конструкций укреплено что-то наподобие пропеллера или ветряной мельницы - игрушка вращается благодаря пламени свеч, от которых струи теплого воздуха восходят к легким лопастям пропеллера, и смысл её состоит в том, чтобы отбрасывать сложную, движущуюся тень на стену. На нижнем ярусе, как правило, располагаются животные, над ними - пастухи, еще выше - волхвы, затем - ангелы с трубами, затем - Святое Семейство, и наконец - звезда.

Но тут не было не животных, ни волхвов, ни Святого Семейства... Затем Дунаев сразу увидел много знакомых и весь переполнился щекочущей болью узнавания.
Пирамидальная конструкция была настолько грандиозна, настолько колоссальна, что перехватывало дух. Дунаев насчитал девять ярусов, девять дисков.
На нижнем, самом огромном диске, теснились мальчишки Петьки Самописки. Тело самого маленького из них было высотой с пятиэтажный дом. Они были с ног до головы покрыты боевой раскраской индейцев (основным цветом был красный, а в качестве краски использовалась кровь), утыканы перьями, обвешаны амулетами в виде зубов и продырявленных камней (так называемый "куриный бог"). Сквозь этот индейский аляповатый антураж забавно проглядывали их белокожие детские лица, часто покрытые рыжими веснушками. Перья топорщились в светлых, растрепанных волосах. Они были вооружены луками и томагавками. Возглавлял отряд сам Петька - при виде его парторга всего передернуло от отвращения и ненависти. Теперь Петька казался великаном, но в остальном никак не изменился - все так же глаза его сверкали от бешеной радости, от мальчишеского упоения игрой. Он смотрел вниз, на поле боя, и улыбался в предвкушении дальнейших событий. На его веселом лице кровью был неумело нарисован дракон, и капли крови стекали по щекам.
На следующем этаже громоздились "титаны" - тела несравненно более огромные, чем тела кровавых мальчишек, но кажущиеся почти неподвижными. Это были существа, имеющие слишком много общего с неодушевленными предметами. Они были сделаны из различных материалов, и эти материалы как-то странно торчали из них, как будто именно они были здесь главными. В центре этой группы возвышался гнилой деревянный колосс, у которого вместо носа торчал остро заточенный осиновый кол, словно бы это существо было изготовлено для того, чтобы обрабатывать могилы упырей. На голове гиганта развевался мягкий белый колпак, в одной руке он держал книгу, другую протянул вперед - на ладони, сколоченной из досок, лежали несколько огромных медных монет, сложенных в подобие колонны. Лицо было простое, огромное, без черт - просто гнилая деревянная болванка, глядящая на мир многими древесными "глазками" - кружочками от срезанных сучков. Рядом с ним парторг увидел двух своих "знакомых" - железного истукана с невыносимо сверкающим топором и соломенное существо, похожее на драный мешок, из которого во все стороны торчали какие-то иглы, колосья, растрепанные клочья травы. Это были парни из боевой группы Бакалейщика. Сам Бакалейщик - один - занимал следующий ярус, третий по счету. Он не был столь увеличенным, как "титаны" и "мальчишки", зато он танцевал и, в танце, постоянно менял облики, тасуя их, словно карты. То был он снова томной девушкой, задумчиво разглядывающей нефритовый гребень, то прохаживался по кругу небольшим крокодильчиком, сжимающим своими кожистыми сморщенными короткими пальчиками букеты ромашек, то раскидывался по своему ярусу сплошным пламенем, то проливался печальным зеленоватым дождиком, тол становился мраморной головой в лавровом венце, то был виден таким, каким был на самом деле - омерзительным балагуром в несвежей одежде, в растоптанных сандалиях и засаленных брюках, с гитарой на ремне через плечо. Иногда он брал аккорд, и в эти моменты из-под его белых пальцев с грязными ногтями словно бы выбрызгивались фонтанчики яда.
Дунаеву показалось, что оттуда, из глубины сталинградских небес, из глубины экрана, Бакалейщик дотянулся до него своим зеленым, клейким, как весенний березовый листочек, взглядом - все мучительное унижение, пережитое им в Севастополе, всколыхнулось в душе. И нестерпимо захотелось убить этого гада, просто убить - все равно, как и чем. Только чтобы окончилось это существо. Но Дунаев знал, что убить его нельзя. Можно только "перещелкнуть". Но как?
Он перевел взгляд выше, на следующий уровень, и сердце сжалось еще сильнее, но уже не от чистой и глупой ненависти, а от чувства, гораздо более сильного - от ненависти, смешанной с острой, как пот, любовью. Уже не зеленый, липкий взгляд был направлен на него из бесконечного далека, а синий, яркий, как поток сапфирового света, глубокий и чистый, прямой и ничего не скрывающий, честный и спокойный взгляд женщины. Женщины, все понимающей, но ничего не прощающей. Безжалостно требующей от мира исправления его ошибок и погрешностей. Требующей, чтобы мир подтянулся по учёбе и обратил внимание на свои манеры. Да, это была Синяя. Незабываемая Синяя! Такая же, как в Смоленске и в Москве, только огромная. Четвертый ярус был предоставлен ей. Ей одной. Она стояла неподвижно, как статуя, вытянув руки по швам, в своей строгой синей юбке и столь же строгом синем приталенном пиджачке, слегка вздернув надменный подбородок и упираясь головой в дно следующего уровня. Этот уровень - пятый - не просто медленно вращался, он к тому же имел форму гигантской карусели, полностью отлитой из черного чугуна, так что снизу казалось, что снизу казалось, что вокруг головы Синей вращается черный тяжеловесный нимб, и она несгибаемо поддерживает своей головой невыносимую тяжесть своей святости.
Но сам по себе этот уровень был заполнен нимбами, сотканными из нежнейшего золотого сияния. Чугунная Карусель принадлежала Святым Девочкам - они восседали в черных чугунных кабинках и на чугунных тронах. Здесь были все они - все те, с которыми Дунаев так неожиданно весело встречал Новый Год - тысяча девятьсот сорок второй. Глаза парторга увлажнились от умиления. Лица девочек излучали свет и ликование - они наслаждались вращением Карусели, по ветру летели за ними их белокурые, темные, рыжие и золотистые волосы, и даже нимбы их слегка запаздывали за ними и иногда отделялись от голов, словно бы снесённые ветром и хохотом, и летели, поотстав, золотыми пустыми шарообразными сияниями, как шляпы, летящие за хозяйками на лентах. Радость их была так невинна, ликование так безмятежно, что эта невинность и безмятежность светлым дождем ниспадали на нижние ярусы, и становилось ясно, что все здесь, в общем-то, невинны. Да и кто здесь мог быть в чем-либо виновен? Но кто-то ведь был повинен в том, что эти далекие от земной юдоли существа оказались впутаны в чудовищные дела юдольной войны? Но кто? Чьи это происки?

Дунаев поднял взгляд выше. Следующий - шестой - уровень был занят одной лишь маленькой невзрачной фигуркой. Присмотревшись, Дунаев узнал Малыша, которого он, как ему казалось, загубил в Смоленске. С тех пор тот словно бы так и остался мёртвым - неподвижно сидел он посередине своего вращающегося диска, одной рукой как-то беспомощно и болезненно прикрывая серое личико, словно ему резал глаза небесный свет. Что-то щемящее, ошеломляюще печальное было в этой одинокой детской фигурке, заброшенной на вершины нижних небес, что-то потерянное и жалкое было в этих штанишках с помочами, в этой аккуратной рубашечке, в этих лакированных сандаликах, в этих чистых гольфиках, слегка сползших с поцарапанных коленок. И было одно место в его облике - одна складка на рубашке, пересеченная наискосок ремешком, из которой особенно сильно излучалась скорбь. Эта печаль, эта надломленность так сильно и поразительно контрастировали и с ликованием Святых Девочек, и с бодрой твердостью Синей, и с похабным весельем Бакалейщика, и с полным спокойствием истуканов, и с брызжущей счастьем увлеченностью мальчишек...

- Так вот что, на самом деле такое фашизм. Фашизм - это печаль. Фашизм - это глубокое, затаенное, спрятавшееся в небесах отчаяние потерянного ребенка, - подумал вдруг Дунаев.
Дунаев не сразу узнал того, кому принадлежал седьмой ярус. Колоссальный пропеллер, распростерший во все стороны свои медленно вращающиеся лопасти, почти скрывал САМОГО НАСТОЯЩЕГО МУЖЧИНУ В РАСЦВЕТЕ СИЛ. Сам Карлсон был теперь маленьким по сравнению с собственным пропеллером, словно подвешенный к технической конструкции отважный экспериментатор. К тому же поза его была такова, что Дунаеву видна была только его макушка, спиралеобразное завихрение жестких рыжих волос. Карлсон парил, глядя вниз. Дунаев понял, что вся эта конструкция в целом вращается благодаря пропеллеру Карлсона - теплые массы воздуха поднимающиеся кверху от пожарищ войны и взрывов, подталкивали лопасти пропеллера и оттого диски всех уровней неторопливо вращались. Но этот уровень, "уровень мельничных крыльев", которых в рождественской игрушке был бы последним, здесь последним не был. Сверху, в центре пропеллера, умащался еще один диск, казавшийся совсем небольшим по сравнению с остальными дисками, но на нем возвышалась самая огромная во всей иерархии фигура - настолько огромная, что облачный покров неуверенно пенился у ее подножия, разорванный и расслаиваемый лопастями пропеллера Карлсона. Голова же ее таяла в сгущающейся синеве стратосферы. Это была Боковая. Дунаев мгновенно узнал ее, хотя видел до этого лишь однажды, мельком, в Смоленске. На этот раз Боковая была не сбоку - она возвышалась в самом центре, но, тем не менее, она все же оставалась Боковой - все так же ее фигура была видна лишь наполовину, как луна, наполовину срезанная тенью Земли. Видна была одна толстая, слоноподобная нога в вязаном чулке и тапочке, край невероятно толстой фигуры в платье в мелкий цветочек и фартук с оборками, толстая рука, затем ухо с зачесанными за него волосами, край тройного подбородка, половина лба, половина волосяного пучка на голове, из которого торчал наполовину видный гребень. Эта колоссальная женщина, наполовину состоящая из пустоты, была так странны, что при взгляде на нее не возникало даже страха - только прохладное изумление с легким терпким привкусом корицы. Выражения лица Боковой нельзя было распознать: во-первых, виден был лишь край лица, да и он был слишком высоко и почти таял в густой синеве. И все же, несмотря на это исчезновение в вышине, Дунаев разглядел, что над ее головой тоже вращается сверкающий диск, казавшийся отсюда крошечным, и на нем (Дунаев скорее угадал, чем увидел) водили свой миролюбивый бессмысленный уютно-заоблачный хоровод обитатели последнего из видимых ему ярусов - девятого. Они были совершенно прозрачны, их очертания складывались то ли из каких-то невероятно далеких искр, то ли из белоснежных брызг, они таяли на глазах, поглощаемые небом, но Дунаев все же узнал их - не мог не узнать. Всё его существо словно бы превратилось в тихое счастливое лепетанье, в прерывающийся шепот: "Это они! Это они! Это они! Они, Они, Они..."
Да, это были ОНИ - ласковые эмбриончики Счастливой Карелии, затерявшиеся среди своих приключений нежные комочки предрождения. Трупики небытия. Дети - это трупики небытия. Озабоченные своим уютом тельца, в которых небытие вдруг умерло. Завязь. Грозовая завязь.
- Так вот оно какое - Небесное Воинство Фашизма, - подумал Дунаев. Он чувствовал, как от вершин к нижним слоям стекают ручейки энергии, как они сливаются в единый поток силы, и этот поток превращается внизу в чудовищный натиск наступающей немецкой армии.
Он взглянул на советские позиции. Те выглядели бедно, непривлекательно. Бесконечные траншеи, окопы, из которых выглядывали облепленные землей лица. Словно люди заранее вырыли для себя могилы и залезли в них, предварительно соединив могилы земельными коридорами, чтобы и после смерти ходить друг к другу в гости. Что могли они, эти квартиранты могил, противопоставить надвигающемуся на них шквалу? никаких небесных сил над ними видно не было - только грязное мутное небо.
- Пиздец нашим! - в ужасе подумал Дунаев. - Никто не прикрывает! Голимый пиздец!
- Пиздец и прикрывает, - внезапно прозвучал совсем рядом голос Бессмертного.
- Что? - не понял Дунаев.
- Смотри, сейчас сам увидишь, - сказал Бессмертный. В небе над советскими позициями внезапно стали происходить какие-то изменения. Из мглы и дымов с невероятной скоростью стали формироваться две колоссальные фигуры, превосходящие по размеру всю фашистскую "этажерку". Это были две простые фигуры, Дунаев прищурился, чтобы понять, что это такое. Нечто вроде огромной башни с куполом и рядом нечто похожее на ромбообразную горную расщелину отверзлись в небесах.
- Да это... Это ведь... Это же ХУЙ и ПИЗДА! - выдохнул Дунаев, не веря своим глазам.
- Понял теперь, что такое Советский Союз? - прозвучал голос Бессмертного внутри головы. - Это Союз ХУЯ и ПИЗДЫ. Это и есть пиздец - союз нерушимый, самый прочный союз на свете. Священный союз. И заключен он против говна.
- Против... против лисьего говна? Против Откидыша, что ли? - пролепетал Дунаев.
- Причем тут Откидыш? Ты взгляни на поле боя повнимательней.
Дунаев снова уставился на экран. Вражеский шквал с угрожающей скоростью надвигался на советские позиции. Цепи орущих берсерков, голых, в золотых наколенниках и налокотниках, были уже у самых советских траншей. За ними сплошным железным облаком двигалось рыцарство - тысячи и тысячи развевающихся стягов с гербами и девизами, тысячи и тысячи светлых прекрасных лиц, исполненных поэтическим вдохновением, упоенных мощью своей бури и своего натиска, десятки тысяч глаз, синими алмазами сверкающих сквозь прорези стальных шлемов. Бьющиеся на ветру плюмажи, воздетые к небу хоругви, движущиеся леса пылающих солнечным светом мечей...
Вдруг все дернулось, как от щекотки, и весь вид в глазах передернулся.
- Да ведь это просто говно! - заорал Дунаев. Действительно, никаких берсерков, рыцарей, стягов и прочего больше не было - на советских воинов двигалось необозримое море говна - как поток лавы, как поток раскаленной магмы, несущийся вниз по склонам Везувия - так шло говно, неся с собой различные возникающие и исчезающие формы: пористые айсберги, рыжие вращающиеся лепешки, колоссальные колбасы, бурые столпы и колонны, спиралеобразные закруты, сложные слоистые рулеты и величественные многоярусные торты, темные острова, таинственные, как полностью руинированные города, вишневые шары, светлые цепи, разорванные словно бы нетерпеливыми руками титанов, почти черные метеориты, отроги, каньоны, развалы, тусклые окаменелости и свежие воронки, и стремнины молодого кала.
Только золотые наколенники и налокотники, словно разметавшиеся чешуйки с боков золотой рыбки, в которую попала бомба, еще виднелись кое-где на поверхности этого моря говна.
- Колени да Локти! - догадался парторг. Хуй и Пизда уплотнились и выступили вперед, прикрывая собой советские позиции. Хуй, как джентельмен, защищающий даму, подался немного вперед - он был напряжен до предела, его залупа отражала золотой солнечный свет. Загадочная и величественная Пизда прильнула к нему, словно поддерживая и вселяя в своего супруга несокрушимую отвагу.
Со страшной силой коричневый вал ударился о подножие гениталий и, бурля, откатился назад, отпрянул в бешеных завихрениях, обдав свою "этажерку" мириадами коричневых брызг. "Этажерка" словно бы брезгливо вздрогнула, стала уменьшаться и уплывать куда-то назад. Мальчишки Петьки Самописки, с ног до головы облепленные фекалиями, радостно вопили, титаны не изменили своих поз и равнодушно смотрели вперед сквозь стекающий по их лицам кал, Бакалейщик что-то орал, извиваясь и делая непристойные жесты. Синяя в ужасе закрыла лицо руками, Святые Девочки визжали и поджимали ноги в забрызганных туфельках, Малыш все так же стоял неподвижно, с лицом, скованным скорбью, не обращая внимания на свои испорченные гольфы. Карлсон, Боковая и эмбриончики остались совершенно незапятнанными - они располагались слишком высоко. Внезапно что-то зашипело и откуда-то сбоку пролился величественный бас Федора Шаляпина:

О скалы грозные дробятся с ревом волны,
И с белой пеною, крутясь, бегут назад.
Но твердо серые утесы выносят волн напор
Над морем стонов.

От скал тех каменных у нас, варягов, кости.
От той воды морской в нас кровь-руда пошла.
А мысли тайные - тумана острова.
Умрем на море!

Мечи булатны, стрелы остры у варягов!
Наносят смерть они без промаха врагу.
Отважны люди стран полночных!
Великий Один-бог угрюмо смотрит.

Дунаев с удивление увидел, что над расположением советских войск вдруг проступила та же темная, закопченная и тусклая, словно бы провисшая мешком, кулиса, которую он недавно видел над наступающей германской армией. Все тот же пантеон, все те же боги, застывшие в неудобных позах: склонившийся вбок Один, Тор с молотом, извивающийся бледным костерком Локи... Но уже в следующее мгновение эту кулису словно бы раздробили пополам, и в образовавшуюся щель хлынул ослепительный свет. Остатки кулисы опали, свернувшись в подобие рулонов. И в образовавшемся сияющем проеме показалась колоссальная женская фигура - она двигалась вперед сквозь сбитые ветром складки собственного платья, в правой, высоко поднятой руке, она вздымала над головой огромный меч. Дунаев узнал ее - это была увеличенная до гигантских размеров статуэтка Арона Каменного "Возмездие", изображающая Асю Ярскую с мечом: статуэтка, недавно "приобретенная" Бессмертным за один серебряный рубль.
Она шла вперед на врага, и ноги ее таяли в клубах пыли, вздымаемой сотрясающими землю шагами.
- Мамка! Мамочка родная! - радостно заорал рядом с парторгом Максимка Каменный и одним махом сиганул в экран. Он прошел туда без помех, умело орудуя сверкающим подносом, как пропуском. За ним с бессмысленным рёвом "Купаться! Айда на Волгу купаться!" ринулся Джерри Радужневицкий - и вот они, две микроскопические фигурки, уже летели над полем боя, нагоняя огромную Асю Каменную.
Не успел парторг что-либо сообразить, как уже и Глеб Афанасьевич Радный последовал за ними с дикой улыбкой на бледном лице. Да и сам парторг - подхваченный то ли промежуточным сквозняком, то ли боевой солидарно-стью - уже летел вместе с ними в глубину той ожесточен-ной и великолепной битвы, относительно которой он уже не мог понять, в какой из Прослоек она разворачивается.
Его сразу же накрыл с головой запах говна - вонь обладала какой-то неземной, почти зубодробительной силой. Но он видел, что с каждым шагом Аси говна становится меньше - там, где ступала она, говно умирало и превращалось в сухой, чистый, светлый оседающий пепел, не имеющий запаха. Хуй вошел в Пизду, а Пизда стала тенью Аси Каменной, падающей от ее огромного тела на истерзанную землю. И, прикрытые этой мощной тенью, шли в контрнаступление советские войска.
Дунаев посмотрел вниз, на колонны советских войск, и глаза его зажглись радостью. Да, Красная Армия уже была не такой, как в первый период войны. Уже не самодельные танки и допотопные пушки - лавиной шла одетая в броню новая боевая техника, превосходящая скоростью, неуязвимостью и маневренностью немецкую. Безотказно, бесперебойно работали новейшие ракетные и зенитные батареи. Сверкающие огненные языки "катюш" беспощадно жгли и язвили фашистского гада, современные усовершенствованные орудия и гранатометы ни на секунду не прерывали исполнения своих грозных партий, сливающихся в один грохочущий хорал. В железном порядке летели на Запад эскадрильи серебристых самолетов с красными звездами на гордо расправленных крыльях. Сотни и тысячи лучших в мире танков, только что собранных в цехах оборонных предприятий, мчались на врага.
Это поработал тыл. Вся огромная страна бросила сюда плоды своего неистового труда. Были среди этих боевых машин и машины, собранные на родном заводе Дунаева. Но времени разглядывать их у да не было. Он видел, что его товарищи не собираются отвлекаться от боевых дел. С дикой скоростью вспарывая воздух, они настигали "этажерку", приближаясь к ее нижнему уровню. Увидев их, мальчишки Петьки Самописки радостно завопили, размахивая томагавками.
- Кажется, приближаются бледнолицые! - прозвучал звонкий голос Петьки. - Братья, украсим себя их скальпами!
- Ура! - грянули мальчишки.
- Видите этот поднос? скоро на нем будут лежать ваши головы! - не менее звонко и свирепо прокричал в ответ Максимка. - Что, внучата, дедушку не признали?! Поклонитесь вашему предку!
- Не причесать ли вас моим гребешком?! - присоединился к нему Джерри, бешено вращая граблями. - Кажется вы давно не бывали у парикмахера! Сейчас я сделаю вам модные прически!
- Скоро вы отведаете смерти, маленькие ребята! - заорал Радный, описывая веслом восьмерку над своей головой. - Мне надоело ваше существование! Их хабе генуг!!!
И эти трое с бешеной отвагой врезались в толпу мальчишек, потрясая Оружием. Все смешалось на нижнем ярусе Девятиэтажной Карусели, и ничего уже нельзя было разглядеть, кроме Весла, Граблей и Подноса, которые метались среди перьев и томагавков.