Дядя Никита вел интеллектуальную жизнь сельского самодура. Каждое утро из покосившейся хаты на краю села неслись бодрые рыкающие возгласы - дядя Никита в одних лишь огромных фиолетовых трусах делал утреннюю зарядку. По комнате летали гантели, мокрое полотенце, случайно удавленная курица, на стене дрожал от страха какой-то угодник на иконе, и жена Настя привычно отсиживалась в большом пыльном сундуке.

А дядя Никита, алчно похохатывая и скребя лапой поросшую рыжей шерстью грудь, кривлялся перед зеркалом - высовывал язык, гримасничал, приспускал трусы и шлепал себя по массивной заднице.

— Настя, какавы! - наконец орал он не своим голосом, и бедная жена, как пробка вылетев из сундука, мчалась за приготовленной заранее трехлитровой банкой с горячим мутным варевом. Дядя Никита, чавкая, сгрызал круг макухи, выдувал всю банку, мычал и брался за позавчерашние газеты. То ржал, как болотный кабан, то рычал, как енот, и мочил пудовым кулаком по столу, в зависимости от того, как вела себя позавчера Хунта, крупный косяк сельди у берегов Норвегии или мозамбикский диктатор Нглуве.

Дядя Никита не работал, но числился в третьей бригаде и исправно получал свои гроши, и гроши немалые. Его боялись в селе абсолютно все. Он собрал компрометирующие материалы даже на председателя и районного участкового. Встречая любого селянина, дядя Никита ржал и намекал. Селянин испуганно икал, зеленел и, глядишь, уже прет по темноте мешок муки в сарай к дяде Никите, или пару дурным голосом бульчащих утей... А бригадир, прикрыв глаза рукой, выписывал кошмарный наряд. Ведь не дай бог, дядя Никита...

В одиннадцать часов у дяди Никиты был второй завтрак. Если Настя чуть-чуть мешкала, дядя Никита хватался за телевизор и месил им в сервант с хрустальной посудой, а потом топал и орал так, что доски пола часто не выдерживали, и он проваливался в погреб, и там, шоркаясь и сопя в сумраке, подцеплял первый попавшийся кус сала, круг колбасы или копченый окорок и, глухо матерясь в адрес ФБР, давясь и чавкая слюной, сжевывал добычу.

Потом, нащупав осколки кирпичей на земляном полу, швырял их по углам, пока не звякала крынка или макитра, или жбан, и он, нащупав сосуд, последний раз упомянув в нелестных эпитетах родню Сомосы до третьего колена, одним духом вливал в себя молоко или рассол, смотря что попадалось, и, удовлетворенно сопя и вращая глазами, выбредал из погреба, пряча крупный булыжник за спиной, чтобы метко залепить его в ухо провинившейся Насте. Но та уже привычно сидела в сундуке и не дышала, а такого уговора, чтобы выскребать ее оттель, не было! Впрочем, для дяди Никиты не существовало ничего святого...

Дядя Никита валился в старое плетеное кресло, басом икал и чесался, как блохастый макак. Грыз семечки и соображал, кого бы достать сегодня: свинарку Дашу? Ведь она... Тс-с-с! Гы-ы... Или завклубом Опенкина, нет, его еще рано, еще не созрел, или забухать просто, а потом пойти зашугать новую библиотекаршу или отвязаться на кладовщика?

Так незаметно подходило обеденное время. Настя уже давно выбралась из сундука и хлопотала на кухне, с ужасом думая о послеобеденном отдыхе дяди Никиты - ведь он запросто мог вспомнить о своих супружеских обязанностях, а Настя охотнее бы согласилась попасть в мясорубку, но не смела противиться законным притязаниям своего господина. Опасения Насти оказались обоснованными. Сожрав кастрюлю борща и огромную миску свиного студня, он, гадко хихикая, выслеживал бедную Настю, хватал ее за ногу и нес в спальню. Через час она выползала оттуда, скуля и мотая головой, а из-за двери слышалось довольное уханье супруга.

Потом дядя Никита брал бинокль, диктофон, дрын и шел на охоту. Добывать сведения...

Вовремя я приехал в это богом проклятое село. Ведь если бы я не зарезал ржавой вилкой дядю Никиту, когда он попытался на меня отвязаться, то все бы слишком плохо кончилось.

Если бы вы знали, какой это был праздник для селян! Ведь кончился многолетний террор! Сельский фельдшер констатировал естественную кончину от ожирения сердца, участковый с радостью засвидетельствовал это, а председатель от имени правления вручил мне прекрасный магнитофон "Соната-301"! За активную помощь в рационализации молотилок.

Так в моей записной книжке появился еще один крестик...