С рёвом промчалось по лесу нечто. Неандерталец, затравленно вздыбнув по сторонам, ринулся в чьё-то дупло. В те далекие времена все дупла на земле были чьи-то. Поэтому появление неандертальца в дупле не на шутку обидело того, кто там имел обыкновение нычиться. Он был небольшой, гораздо меньше неандертальца, но зато ядовитый, и это решило дело. Неандерталец с воплем вылетел из дупла и помчался к родной пещере, он забыл от ужаса, что в его уютной и сухой норе поселились злые слизни, которых шугаются даже пещерные верблюды и камчадалы. А на лес и горы надвигалась ночь, полная ужастей, и выжить, находясь вне укрытия, было труднее, чем поймать днём где-нибудь на суку старую лысую кубаку — ведь она умеет нычиться даже в пустые бутылки от простокваши.

Неандерталец дрожал и озирался. Он видел в темноте не так уж плохо, но то, что он видел, повергало его в дикий ужас. С темнотой вышли на охоту свинороги и оглашали ночную моркотень диким краканьем. Неандерталец хорошо помнил, как три крупных свинорога легко одолели матёрого мамонта и, алчно кракая, жрали его до самого утра, а потом серыми тенями умчались к западным трясинам, стуча когтекопытами. А скелет и череп были тут же замоханы кем-то для гульбария. Кем, неандерталец так и не врубился и, наверное, поэтому остался жив... Это была страшная тайна для племени неандертальцев. Раньше их было много, пока на плоскогорье не появились ТЕ. ТЕ! ИХ никто не видел, но неандерталец твердо верил в то, что ОНИ, может быть, есть.

Вдруг жаркое дыхание коснулось спины неандертальца, и острая боль пронзила всё тело. Он хотел взмахнуть рукой, но её уже не было. Горячая кровь залила лицо. Раздался дикий рёв, и неандертальца не стало. Его сожрали...

Чукча Мамед выключил телевизор и пропас на глиняный будильник. Он ни хрена не показывал никакого времени, хотя именно поэтому здесь и стоял, ибо настоящие часы наверняка бы тикали и доставали бы этим джинсовые носки, гревшиеся в ведре с копчеными скорпионьими жалами. Вообще, кроме телевизора и унитаза с ультразвуковым дистанционным управлением, в чуме не было никакой техники. Даже клизма — и та была деревянная.

Чукча Мамед задумчиво пустил носом бульбу и сосредоточенно принялся её разглядывать. Бульба была большая, зелёная и вкусная. Ее нужно было употреблять в сыром виде. Не дай бог жарить или варить. Пропал бы весь кайф. Но Чукча Мамед был уже не мальчик. (Это могли подтвердить даже Гоги и Ашот.) Аккуратно, чтобы она не лопнула, Чукча высунул длинный красный язык и, судорожно разинув пасть до ушей, с хлюпом и чмоком проглотил предмет своего вожделения. Ему стало ничтяк, и он повесился на люстре, предварительно открыв все водопроводные краны, газовые горелки, естественно, не зажигая их, включив утюг и заведя часовой механизм нейтронной бомбы. Он знал, что все равно умрёт. И он умер. И не он один...

Вдруг дырявый стереоэкран погас, и у всех зрителей полопались поляризационные очки. В зале засвистели и заорали дурноматом: "Сапожники!!!" Но фильм не продолжился. На плохообструганный помост вскарабкался пьяный электрик и заявил, что "кина не будет", так как какая-то хулиганствующая личность "зделала замыканию а пробков ни хрена нет!"

Троцкий с Бундом вышли из кинотеатра, явно не разделяя озлобленного настроения толпы. Они не тащились с этого фильма — он был слишком похож на правду, и кретинизмом в нем не пахло.

— Ну что, в бибак? — лениво смыкнул Бунд, ковыряя ногой чьё-то гнездо.

— Хвостов нет, — вяло отозвался Троцкий, мылясь выломать кусок асфальта.

Неожиданно к тротуару в том месте, где они стояли, подкатила чёрная машина без опознавательных знаков и колёс, и оттуда вышли трое в штатском. У одного из них была бетонная нога.

— Прошу, — сказал самый представительный и отломал дверцу машины. Бунд хотел было заколдобиться и заявить, что лично ему надо идти в общагу что-то там писать кому-то за трояк, но Троцкий, оценивший обстановку, мрачно хлюпнул и помог затолкать его в машину. Они ехали недолго, сделав всего лишь крюк, и вернулись почти к тому же месту. Там стояло угрюмое серое здание с железными воротами. И Троцкий, и Бунд знали, что это за здание.

— Это конец! — подумал Бунд.

— Это кайф! — подумал Троцкий, как всегда, наоборот.

В руках людей в плащах появилось огнестрельное оружие и упёрлось в грудь обоим друзьям. Те похолодели. Неужели всё?

— Значить таво! — сказал самый представительный, в руках которого ничего не было, кроме пачки каких-то старых рукописей. — ЧТОБЫ БОЛЬШЕ ЭТОГО НЕ БЫЛО НИ ХРЕНА!!! — с этими словами он сделал знак остальным, все сели в машину и умчались, причем непонятно, в каком направлении, уж это они умели.

Стемнело, хотя солнце стояло в зените. Троцкий и Бунд устало брели по домам.

— Да что за день сегодня такой? — недоумённо бормотал Бунд.

— Чтобы не было больше чего? — притворяясь идиотом, бекал Троцкий. — Ведь мы-то и не того вовсе...

...Вот и окончилась наша вечерняя сказка, дружок! До новых встреч! Спокойной ночи, малыши!...

Рука в черной перчатке перерезала провод радиоточки. Стало тихо, как в гробу. Но через минуту тишину прорезал страшный женский крик... Увы, последний...

В пещере наступила долгая тишина. Лишь костер потрескивал среди собравшейся испуганной толпы. — Эту историю, — сказал старый седой неандерталец, — мне рассказал мой дед-питекантроп, которого три холода назад схавали брюквопотамы. Это очень древняя и страшная история. Берегите её для своих потомков.

И он замолчал, протянув ссохшиеся руки к костру. А потрясённая ужасной небывалой историей орда сидела, замерев, вокруг, и боялась шелохнуться. Наступило утро...