Как мерзко и противно на душе, плюнуть бы на всё, уйти в монастырь или зарезать кого-нибудь вилкой, чтобы посадили — какая ни есть встряска... Снова высосал рака. Гнусного, зеленого и огромного. Звонко шмякнулся он на асфальт и остался там. Полуобщипанная ворона-дура спикировала с ржавой насосной колонки с разинутым клювом. Но мой рак имеет свои недостатки. Мне даже показалось, что она чуть не струганула от отвращения.

А я всё стою в грязной вонючей луже, наверное, последней в нашем городе. Как приятно елозить босой левой ногой в липкой холодной грязи на глубине в полтора метра, нащупывать ржавые консервные банки, скелеты разной утопленной животины, а вонючие огромные жабы с голодухи тяпают тебя за кальсоны, взмучивают еще больше бурую тину.

Мне сегодня очень моркотно. Это наверняка поняли все соседи, шуганувшись того, что я закопался по уши в пищевые отходы — это в тот бак, что возле песочницы, — и когда подошла тётя Зина, с оголтелым хрюканьем выгребся оттуда, а потом зарылся в песок и долго мычал.

Долго нудился, шляясь по солнечным улицам, бил стёкла и плевал в лицо прохожим, ругал матом милиционеров, показывал голый зад продавщицам через витрины и высыпал из всех урн мусор себе на голову.

Подбил из рогатки пингвина, получил по морде, разбил нос о канализационный люк, украл сырые грибы на базаре и за углом, сопя и размахивая топором, съел их...

И наконец я надыбал то, что мне надо — Бунда! Расплющил ему череп куском асфальта — теперь полный порядок!..

И вот я в этой луже, как в ней здорово и противно... Хочется найти какую-нибудь помойку или выгребную яму — плескался бы и пускал пузыри, утопил бы там овцу или какаду, посыпал бы хлоркой и трухой. Но всё это нереально — нет у нас такого, даже до свалки столько ехать, что с любой шизы соскочишь. Так что хватит с меня и этой лужи. Ух, какая она мерзкая... Масло!