СБРОСИТЬ ХВОСТ

Из цикла «В лучах рассвета»

– Вот она, – голос проводника странно звучал в разреженном воздухе.

Нед отлично знал, что это она и что она должна быть именно тут; более того, он отлично представлял, как она должна выглядеть. Но это все равно было слишком. Нед запрокинул голову, чтобы разглядеть ее вершину, но теперь он стоял уже так близко, что вершину увидеть не получилось.

Ракета была огромна. «Огромна», впрочем, не то слово: она была больше всего, что Нед когда-нибудь видел, а видел он немало. Но ни тонкие высокие башни дворца в Столице, ни громада приморской виллы Императора, ни даже достигающая небес ступенчатая пирамида Главного храма не шли с нею ни в какое сравнение. Облака скрывали узкую граненую вершину ее, снег, вечный снег и нетающий лед окружали ее, но не было на ней снега. И была она черной, непроницаемо черной, чернее, чем черное дерево и чернее черной рыбы пучин была она. Тусклое солнце отражалось в ослепительно сверкающих гранях ее гигантского тела. Нед стоял перед ней, смотрел и не мог пошевелиться, словно и впрямь обладала она странной, непостижимой властью над телами и душами смертных, властью, присущей, как всем известно, лишь Высшим и отнюдь не свойственной тем, явившимся сюда из тьмы и ушедшим в никуда, повелевавшим скалами и морями, зажигавшим звезды и гасившим вулканы, – тем, построившим ее и бросившим почему-то здесь, на вершине высочайшей горы единственного населенного материка.

– И что, она... работает? – с трудом произнес он.

Проводник был, видимо, привычный: он стоял возле разверстого люка, опершись о светло-серую поверхность переборки и аккуратно придерживая винтовку за ремень.

– Конечно, работает, вы что, не верите?

Нед верил. Да если бы и не верил – совершенно не хотелось препираться с проводником, который, как сказали в штабе, человек надежный, но уж до того неотесанный... Что неотесанный – это видно было с первого же взгляда. Только вот ведь закавыка какая получалась: никто не знал пути к ракете. Никто на свете не знал – один лишь этот уныло-наглый тип с винтовкой.

– Там всюду бумажки наклеены, – продолжал проводник, – где, чего куда и на сколько оборотов это самое против хода солнца... Любой справится.

Он выпрямился, повернулся к Неду спиной и скрылся внутри. Как пасть большой белой акулы был люк, и холодом веяло оттуда, извечным холодом пустых пространств, холодом смерти и отчуждения. Нед знал, что императорские солдаты именуют его не иначе как «не ведающим страха», что штаб придерживается того же мнения, что сам он ни разу в жизни ничего не боялся – так, чтобы слишком, – но подойти к ракете вплотную и тем более проникнуть в люк он не мог.

– Ну что там у вас? – рявкнул проводник.

Нед шагнул вперед, инстинктивно расстегивая кобуру.

– Наконец-то, – молвил проводник преисполненным почтительного презрения голосом.

Нед промолчал. Что он мог бы ответить? Не рассказывать же этому олуху, который ничего в жизни не видел, кроме своих гор да горных труднопроходимых тропок... Не рассказывать же, в самом деле, что это такое, когда за тобой пятый год охотятся правительственные войска, и храмовая гвардия, и целых три экстремистских группы, не говоря уже о беспартийных бандитах. Его ловили уже годами, и Нед привык полагаться единственно лишь на свой пистолет. Но против этой башни из черного металла оружие было бессильно. Любое оружие.

– Теперь сюда... Да это же лифт, а не гильотина!

Проводник стоял в высоком прямоугольном проеме, освещенный зеленовато-синими мерцающими огнями. Слабый гул доносился из-за стены, сквозь раскрытый по-прежнему люк виднелись две цепочки следов на снегу. А там, в глубине, за несокрушимо-черными переборками, справа, слева, и впереди, и вверху, и даже каким-то чудесным образом под ногами у них клокотало, гудело, звенело ритмично стучавшее сердце корабля, невыразимо горячее и грозное.

Два шага... Нед сделал их, и мягкие невидимые лапы, жесткие и пушистые, сжав его почти до боли, швырнули вверх, туда, где, наверное, была рубка: он не мог шевельнуться и не видел, что там.

Там была твердая пластина зеленого металла, накрытая сверху полусферическим колпаком, и об эту пластину невидимый и бесцеремонный лифт шмякнул его, словно мешок с рыбьими внутренностями. Проводник уже стоял на площадке, все так же придерживая винтовку. Нед согнул ноги, распластанный по полу тесной камеры без выхода и с сомнительным входом. Шевелиться не хотелось, но лежать было бессмысленно, нелепо и недостойно.

– Меня в первый раз тоже ударило дай боже, – сказал проводник, протягивая руку. – Не надо ее бояться, она должна почувствовать хозяина.

 И они пошли дальше, и Нед все пытался запомнить, что нужно делать и что куда поворачивать, чтобы не взорваться, а проводник все говорил и объяснял, и все тянул его вперед, тыча по временам в кусочки хорошей, но безбожно мятой бумаги, испещренные неразборчивыми каракулями.

– Ну вот, – сказал он, – это вот, стало быть, значит, рубка.

Их окружали сине-зеленые стены, жесткие, прозрачные, какие-то переливчатые и подвижные. И не было вокруг ничего, кроме стен, всюду одинаково головокружительно изогнутых, распространявших все то же зеленовато-синее мерцание и певших, гудевших, потрескивавших в странном, очень сложном, почти неощутимом ритме. Ничего не было в рубке, кроме стен, света, звука, да еще маленького белого круга на полу и такого же круга где-то высоко-высоко, под потолком.

– Это просто зеркало там у них. Отражение, – сказал проводник.

Зеркальный потолок, отражающий зеркальный пол в зеркальных стенах... Так это было, когда его поймали храмовые гвардейцы. Говорят, еще несколько часов – и все: каждый, кто пробыл в зеркальной камере больше суток, сходил с ума.

– Надо встать в центре круга. Вот так.

Проводник ступил на белую поверхность, и звук стал громче, выше, в нем послышалось то, что Нед не смог назвать иначе как «страстью». И – исчез проводник, а звук опять пошел на убыль, превратившись в тихое монотонное жужжание, едва слышное в наступившей темноте.

– Ну вот, – сказал проводник, очутившись опять в центре круга.

– Вот так вот это самое, стало быть, и делается... Теперь он готов.

– Готов к полету?

Нед не знал, что этот тип сделал с ракетой, но, что бы ни сделал, ему это не нравилось.

– Ну да. Теперь даже можно отсюда уйти, так он и сам взлетит...

Проводник явно был не самого лучшего мнения об уме и отваге Неда: вон как раззявился. Да, попадись Неду такой где-нибудь в джунглях, он бы с ним быстренько разобрался. Но пока было еще рано: в конце концов, штаб решил, что ему надо улететь на этой черной штуковине... Или сделать вид, что улетел. Да, точно, запустить ее, а самому остаться. И с проводником заодно можно будет переговорить...

– Она в самом деле может улететь без меня?

– Конечно. А чего вам надо?

– Видите ли, – начал Нед со злостью, – штаб приказал мне покинуть планету, чтобы избавиться от слежки.

Озлобление пошло ему на пользу: Нед говорил с таким блеском и такой убедительностью, какие не всегда давались ему даже на многотысячных митингах, после которых несчетные толпы готовы были повиноваться малейшему его жесту. Да, штаб приказал, но он все еще нужен штабу, нужен делу, он может многое совершить. Ведь еще не забыты победоносное нападение на Береговые казармы, убийство трех помощников Императора и другие не менее великолепные акции. Нед готов подчиниться приказу штаба, но он готов также вынести справедливые нарекания, если есть хоть малейший шанс остаться здесь и внести посильный вклад в дело борьбы с правящей кликой, погрязшей в разврате и роскоши.

– Вам надо инсценировать передачу с орбиты? – спросил проводник.

Он, казалось, совсем не был удивлен. Он по-прежнему презрительно улыбался, когда подвел Неда к аппарату, менее всего походившему на магнитофон, но Нед, все еще под обаянием речи своей, надиктовал несколько отточенных фраз, исполненных гнева и презрения.

– Ну вот, теперь все. Теперь вы можете уйти отсюда.

Проводник шагнул в лифт; Нед последовал за ним. Внизу было почти так же, как раньше, только чуть слышнее была вибрация, чуть ниже гудели моторы, чуть ярче стал свет.

– Идите. Надеюсь, вы сможете найти дорогу?

Проводник стоял у шахты лифта, и длинные тонкие пальцы его медленно перехватывали винтовку. Нед рванул из кобуры пистолет – и толстый вороненый ствол со странно громоздкой мушкой уперся ему в грудь.

– Идите. Корабль не взлетит, пока вы здесь.

– То есть как это? – так порою Нед разговаривал со следователями, и следователи этого боялись.

– Очень просто: вы так ее напугались, что никуда не хотели лететь. Я сразу понял.

– Так, значит, – угрожающе молвил Нед, – стало быть...

– Вот именно. Идите. Я вас очень прошу.

– Приказ штаба для вас ничего не значит?

Ствол шевельнулся, отодвинулся, и что-то внутри винтовки зашипело. Нед только сейчас сообразил, что в жизни не видывал такой странной винтовки, что такой винтовки на свете просто не может быть.

– Мне наплевать на ваш штаб, и на вас мне тоже наплевать. К тому же вы ведь и не собирались лететь. Идите же! Мне надоело ждать.

Нед снова ощутил прикосновение ствола, постоял еще мгновение и медленно, так и не решась повернуться спиной, стал пятиться к выходу.

– Зайдите за поворот: там с вами ничего не случится, – крикнул проводник. – В спину вам я не выстрелю. Ну же!

Нед продолжал пятиться, оскальзываясь на обледеневших камнях, пока не скрылся за поворотом. Что-то шлепнулось в снег рядом с ним – винтовка, странная винтовка проводника. Нед выглянул из-за скалы и увидел, как скользнула в явь черная непроницаемая дверь, как корабль стал вытягиваться, утоньшаясь, покачиваясь и перетекая в воздух. Потом... Потом был гром, громоподобное в вековечной тишине высочайшего из пиков материка механическое гудение. И пламя, совсем немного ярко-синего пламени, от которого Нед спрятался все же за скалу: он был отважен, но знал, что осторожность никогда не помешает. И больше уже ничего не было, кроме мгновенно застывшей лужицы расплавленного камня да ослепительно яркой точки в вышине.

– Вот так-то, – подумал Нед. – Так, стало быть, и улетел, значит.

Корабль удовлетворенно гремел: он всегда был доволен, если удавалось выбраться с этой опостылевшей ему горки, особенно если не предстояло в скором времени возвращаться туда. Он лихо, с шиком, с нечеловеческим ускорением вышел на орбиту, сделал виток, подумал и пошел на второй.

Человек в рубке был счастлив. Ему всегда очень нравилось выходить в пространство, и более всего это понравилось ему теперь, потому что он уходил в пространство навсегда. Завершая второй виток, он почувствовал, как рвется корабль вовне, и он тоже готов был идти вовне, надо было только сделать одну мелочь. Самую что ни на есть незначительную малость. Он вспомнил стоявший в соседнем отсеке аппарат и послал слова, сказанные Недом несколько минут назад, туда, вниз, на благословенную землю Тысячелетней Атлантиды.

Корабль, черный, огромный корабль, забытый неведомо кем неведомо когда, отбыв срок заключения в захолустье, вырвался на свободу. Он шел вовне, к тем, кто его забыл. Забыл ли?

1978